Игумения Николая (Ильина) – настоятельница Свято-Никольского Черноостровского монастыря, что в Малоярославце. Москвичка, научный работник с двумя высшими образованиями… Как и почему она «променяла» чистые интеллектуальные занятия на тяжелый труд, почти всегда грязный и физический, по восстановлению разрушенных обителей, какую радость находила в этом?
Мои родители росли и воспитывались в атеистическом советском государстве и были людьми нецерковными, а вот прабабушка очень верила в Бога и ходила в церковь. Она стала моей крестной.
Папа и мама у меня – фронтовики. Папа, Корольков Дмитрий Васильевич, был танкистом, дошел до Берлина. Мама, Вера Васильевна, в годы войны трудилась в военном госпитале, а я родилась 9 мая, в День Победы.
В младенчестве сильно болела и уже к июлю умирала от пневмонии. Прабабушка потребовала у родителей:
– Давайте крестить младенца, а то умрет!
Папа был коммунистом, но возражать не стал. В 1950-е годы о любом крещении докладывали властям, и родители могли поплатиться работой, поэтому меня отвезли в деревню, в сельский храм, где благополучно окрестили на Казанскую. Я выздоровела и осталась жить.
Как-то с раннего детства всегда чувствовала, что Бог есть, и навыкла обращаться к Нему в любых трудных обстоятельствах. Крестная научила меня двум молитвам: «Да воскреснет Бог» и «Живый в помощи Вышняго». Она, простая, малограмотная крестьянка, записала их для любимой внучки с ошибками, и я их так и выучила. Поняла эти ошибки и исправила их, уже будучи в монастыре.
Моя мама тоже пришла потом в монастырь (после смерти папы) и отошла ко Господу инокиней в 2011 году.
В юности мне нравилось учиться, я получила два высших образования (МИИТ и МИФИ), работала заведующей лабораторией в НИИ, одновременно заканчивала аспирантуру. Когда собиралась писать кандидатскую, штудировала философию. И вот тогда уже задумалась серьезно о Боге и о смысле бытия.
В те годы в вузах обязательными предметами были «Научный атеизм» и «Научный коммунизм», а человеческая душа все равно тянулась к Богу.
В 1983 году началось возрождение Свято-Данилова монастыря. Его закрыли в 1929 году, разорили храмы, уничтожили некрополь, а в монастырском дворе поставили памятник Ленину. Безбожные власти также устроили в обители детприёмник для детей, чьих родителей расстреливали на Бутовском полигоне. Сироты в приёмнике часто болели и умирали, их хоронили у монастырской стены.
Данилов стал первым монастырем в России, который был возвращен Русской Православной Церкви советским правительством (не считая Троице-Сергиевой Лавры, переданной Церкви сразу после войны).
Аспирантские дни я стала проводить в обители. Молилась. Мыла полы…
Господь привел меня в возрождающийся Свято-Данилов монастырь, и я почувствовала такую мощь, такую благодать! У меня имелись научные и аспирантские свободные дни, которые я стала проводить в обители. Молилась. Просто мыла полы.
Один из отцов (ныне Оптинский схииеромонах), зная о моей профессии, сказал обо мне:
– Вот какой народ к нам пошел!
А потом увидел меня с половым ведром.
Моим первым духовным наставником был отец Поликарп (Нечипорук; ныне архимандрит, духовник Шамординской Казанско-Амвросиевской обители). Я познакомилась с ним еще в Даниловом монастыре, а потом он вместе с архимандритом Евлогием (Смирновым) перешел в Оптину. Архимандрит Евлогий (ныне митрополит на покое) стал наместником Оптиной пустыни, а отец Поликарп – благочинным.
Вслед за Оптиной стали восстанавливать женскую обитель в Шамордино, основанную еще преподобным Амвросием Оптинским, и отца Поликарпа вскоре благословили туда строителем и духовником. Он очень сокрушался по этому поводу, и ему даже являлся сам преподобный Амвросий, который его утешал.
Я, как и многие другие духовные чада отца Поликарпа, поехала за ним в Шамордино, чтобы ему помогать. Потом многие отсеялись, кого-то он отослал, а я осталась трудиться.
Взяла в своем НИИ отпуск, потом второй, а когда отпусков больше не осталось – уволилась. Старец схиархимандрит Михаил (Балаев; 1924–2009) из Троице-Сергиевой Лавры, будущий духовник нашего Черноостровского Свято-Никольского монастыря, мне сказал:
– Выбирай: либо диссертация, либо апостольник.
И я уже хорошо понимала, что научная работа меня больше не интересует, что мне хочется быть с Богом.
Через месяц меня поставили экономом возрождающегося монастыря в Шамордино, хотя я еще даже не была одета в подрясник. Потом постригли в инокини с именем Евфрасия в честь святой мученицы Евфрасии Никомидийской.
Трудов предстояло очень много: главный монастырский храм – Казанский собор – стоял без куполов, на проржавевшей крыше росли деревья, в алтарь загоняли комбайны. Больничный корпус, трапезная и все остальные монастырские постройки также дышали на ладан, в жилых корпусах давно обитали местные жители, а в кирпичном здании, возведенном вокруг бывшей кельи великого старца Амвросия Оптинского, размещался продуктовый магазин.
Первым сестрам монастыря, преимущественно городским жительницам, пришлось жить без отопления, без водопровода и прочих удобств. Они своими слабыми женскими руками восстанавливали разрушенные храмы, расчищали от завалов, откапывали фундаменты, заготавливали дрова, сено для скота, выполняли множество другой черной работы.
Возрождающийся монастырь был очень бедным, но еще более бедные старушки из деревни Шамордино нам даже завидовали. Скажем, везем мы пожертвованный монастырю лес, а они судачат:
– Вот монашки хорошо устроились: ничего не делают, а им все везут!
На это им советовали:
– А вы молитесь – и вам тоже привезут.
Мне, как эконому, нужно было организовать стройку, достать цемент и прочие материалы. Трудов очень много, а еще мне пришлось пройти школу смирения, что было мне, конечно, очень полезно.
Иду рано утром на разводку к строительным бригадам и самоуверенно планирую: сейчас всех быстро разведу: одну бригаду туда, другую бригаду сюда, взвод направо, взвод налево… Прихожу: одна бригада напилась, вторая на работу не вышла. И я со своими планами остаюсь у разбитого корыта.
Случалось, все происходило совсем по-другому – самым чудесным образом. В 1990-е годы цемента было не сыскать. Иду как-то на разводку и корю себя: «Какой я никудышный эконом! Другая бы давно все нашла и сделала, а я даже цемент найти не могу!»
Подхожу и вижу: едет такая «сигара» – цементовоз. Цемент привезли!
Отказавшись от карьеры в миру, я и думать не думала о карьере в монастыре. Озадачивали меня, правда, слова старца Михаила. Он выговаривал сестре, которая жила со мной в одной келье (ныне игумении Михаиле):
– Не относись к инокине Евфрасии как к сестре, а относись к ней как к матери!
А у нас с будущей игуменией Михаилой с первых дней в монастыре одним из любимых занятий стало мытье отхожих мест. Они у нас тогда были деревянные и обычно грязные, а нам очень хотелось, чтобы они были чистыми. К тому же мы имели свою «корысть»: очень нам хотелось стяжать побольше благодати, а ведь любой монах знает, что самое тяжелое, «черное» послушание учит душу смиряться, а значит, привлекает и благодать Божию.
Когда матушка игумения Никона (Перетягина) узнала, как мы тайно подвизаемся, она нас отругала, сказав при этом:
– Вы самовольно взялись за «игуменское» послушание, ведь по традиции старых монастырей мыть туалеты ставили тех, кого прочили в игумены или игумении.
Как-то мы приехали к старцу Михаилу в Троице-Сергиеву Лавру, и он нам сказал:
– В монастыре нужно жить всю жизнь так, будто вы живете там первый день!
Старец нам сказал: «В монастыре нужно жить всю жизнь так, будто вы живете там первый день!»
Мы возразили:
– Батюшка, да мы же в первый день по монастырю как дурочки бегали и от переполнявшего нас счастья все углы разрушенных храмов целовали…
– Это перед людьми вы дуры, а перед Богом быть такими – самое важное! Вот и старайтесь теперь всю свою монашескую жизнь такими дурочками оставаться!
Как-то один оптинский иеромонах был приглашен архиепископом Климентом (ныне митрополитом Калужским и Боровским) в Горний монастырь в качестве духовника. Он предложил мне поехать в Горний вместе с ним и по этому поводу представил меня владыке Клименту.
Вскоре после этого мне случилось ехать из Шамордино в Калугу по экономским делам. А у меня был обычай: при поездках в Калугу всегда старалась зайти в Свято-Георгиевский собор и приложиться к чудотворной иконе Калужской Божией Матери. Захожу во двор собора и вижу там того самого оптинского иеромонаха. Он мне говорит:
– В Иерусалим меня не берут, а вот с тобой хочет встретиться архиепископ Климент. Только подожди меня, пока я освобожусь.
Пока ждала, подошла к свечному ящику и попросила дать мне акафист Калужской иконе Божией Матери. Мне дали седьмой номер журнала «Православный христианин» за 1991 год с акафистом.
Открываю журнал, и мне на глаза попадается заметка: открыт Черноостровский Свято-Никольский монастырь. Тот самый, где мы сейчас с сестрами подвизаемся.
Подхожу к чудотворной иконе Божией Матери, начинаю молиться – и вдруг прямо мне на голову проливается лампада
Подхожу к чудотворной иконе Божией Матери и начинаю молиться, и вдруг прямо мне на голову проливается лампада. А когда обратилась в свечную лавку, чтобы вернуть журнал, мне его подарили.
Когда подошла к владыке Клименту, он, совершенно неожиданно для меня, предложил:
– Возрождаются старинные монастыри, не хватает насельников и тех, кто мог бы повести их за собой. Не хотите ли быть игуменией в возрождающемся монастыре?
– Простите, владыка, не хочу!
– Почему?
– Потому что за саму себя не могу как следует ответить перед Господом, не то что за других…
И тут он сказал мне страшные для меня в ту пору слова:
– А что если мы своей архипастырской властью наденем на вас крест и сделаем игуменией?
И мне стало так страшно, что я начала плакать.
Как потом узнала, владыка не выносит женских слез. Он больше ничего мне не сказал и сразу выпроводил, но, как я понимаю сейчас, начал молиться. А все знают, что у нашего владыки молитва очень сильная.
Этот разговор случился на Вознесение, а уже на Успение меня, шамординского эконома, отправили кухаркой в епархию. И я про себя думала: от игуменства отказалась, теперь побудь кухаркой.
А владыка, видимо, просто хотел меня, с одной стороны, смирить, а с другой – получше узнать.
Старец Михаил в ответ на мой рассказ о предложении владыки сказал:
– От игуменского креста нельзя отказываться, иначе будут большие искушения!
Потом владыка второй раз позвал меня и предложил:
– Давайте продолжим наш разговор.
Но я уже была «умная» и ответила:
– Владыка, я по-прежнему не хочу быть игуменией, но уже боюсь отказываться.
А потом еще самоуверенно добавила:
– И все-таки мне кажется, что на это нет воли Божией.
Владыка Климент предложил мне Казанский монастырь в Калуге. Потом начались нестроения в возрождающемся Черноостровском Свято-Никольском мужском монастыре, и владыка вынужден был его закрыть, а меня отправил возрождать его уже как женский.
Когда я в первый раз приехала в Малоярославец, то разрушенный Черноостровский монастырь мне очень не понравился: кругом ужасно грязно, все неродное. (А я очень любила Шамордино.)
За руинами и грудами мусора я даже не увидела большой Никольский собор
Мы приехали поздно вечером, было уже темно, и за руинами и грудами мусора я даже не увидела сразу большой Никольский собор. И немудрено: он был погружен в темноту и одет сверху донизу в трухлявые деревянные леса, а внутри гулял ветер. Единственный на тот момент действующий, небольшой Корсунский храм отапливался углем. Значительная часть из уцелевших монастырских построек лежала в руинах. По территории обители бегали и выли целые стаи голодных бродячих собак.
Таким ли обычно представляют монастырь своей мечты? Я думала: и это – на всю жизнь?!
Меня все отговаривали:
– Куда ты едешь?! Куда ты лезешь в Малоярославец?!
Иду, и вдруг мне дарят книгу. Открываю – житие Оптинского старца Моисея, старшего брата старца Антония, который был послан в Малоярославецкий монастырь игуменом.
Я начала молиться:
– Дорогой старец Моисей, скажи мне: есть ли воля Божия мне стать игуменией в Малоярославце?
Открываю книжку и читаю письмо старца Моисея брату: «Если надлежит тебе быть игуменом Малоярославецким, то отнесись к этому со всем тщанием и смирением».
Я усердно молилась преподобному Амвросию Оптинскому, просила святого послать мне сестер, хотя бы несколько, хотя бы человек пять, десять, пятнадцать, и преподобный милостиво ответил на мою молитву: из Оптиной почти одновременно приехали в наш Черноостровский монастырь 30 молодых девушек. Многие из них были москвичками, имели высшее образование.
Решением Священного Синода 2 апреля 1992 года был открыт Черноостровский Свято-Никольский женский монастырь.
Жители Малоярославца, воспитанные, как и все мы, в годы советского безбожия, в толк не могли взять, как можно поменять жизнь и успешную карьеру в Москве на черные труды в разрушенном монастыре где-то в глубинке. Придумывали разные версии, одна из которых гласила, что собравшиеся здесь сестры – на самом деле арестантки, перед которыми власти поставили выбор: либо в тюрьме сидеть, либо монастырь восстанавливать.
Неверующему человеку ведь очень трудно представить, что можно по доброй воле, по собственному желанию приехать в разруху, грязь, отсутствие элементарных бытовых удобств.
Тем не менее мы приехали. По сути сестрам, привыкшим к городской благоустроенной жизни, на самом деле негде было жить в тогдашнем разрушенном монастыре. Не имелось и горячей воды. Да какой горячей, просто не было воды, она текла только в источнике. Потом нам пожертвовали керамические батареи – обычно их на скотных дворах ставят.
Но мы не унывали – времени на уныние не хватало. Нужно было молиться и трудиться: засучить рукава, провести воду и отопление в корпуса, восстановить красавец-собор и замечательный старинный монастырь.
Сейчас нашему монастырю 27 лет, и за эти годы, конечно, произошло много событий: искушений и скорбей, радостей и духовных открытий.
Возможно, я расскажу об этом в следующий раз.
Храни Господь всех читателей портала «Православие.ру!»
